ПИСЬМА
[избранное]
I. КРИТИЙ ПЛОТИНУ
С приходом
весны звонкоголосая цикада затягивает свою песнь
и, пьянея от солнечных лучей, живее
и звонче поет она к полудню.
Летит ее песнь, и дерево становится
помостом, поле — театром,
и путники внемлют ее пению. Подобно
ей и мы восславим твои
доблести, в пламенном рвении вознося
им хвалебную песнь. Мы,
уже мертвые от скверной жизни, вдруг
ожили от слов твоих для
добродетели. Так, я, Критий, стал
Плотином, и то ли Плотин вне
тела на земле философствует, то ли
Философия, облекшись в
плоть, пребывает как человек среди
людей.
II. ДОРКОН МОСХОНУ
Погиб овечий
вожак, мой дивный баран, и нет у овец предво-
дителя стада. Злая беда пришла к нам
за то, видно, что разгневал
я Пана,[1] не
почтив его начатками улей. Спешу в город умилости-
вить его. Я расскажу горожанам о его
жестокости: «Из-за пчелы,
скажу я им, Пан погубил вожака моего
стада».
III. ФЕАНО ЕВРИДИКЕ
Увяла твоя
природная краса. Благообразию грозят уже мор-
щины, но ты хочешь обойти истину и
веселишь любовников делан-
ной красой. Покорись времени, старушка.
Некрасивы осенью цве-
ты на лугах. Вспомни близкую смерть
и поневоле научись благо-
разумию. И перед старостью и перед
юностью своей ты виновата.
Молодящаяся старуха, ты обманываешь
молодость и безобразной
делаешь старость.
IV. ЕРМАГОР АНТИПАТРУ
Творцом положены
пределы даже волне морской — пучина
моря ограничена берегами, и мелкий
песок лежит посреди, между
сушей и морем. Не властно море обижать
прибрежную землю,
и бешеный прилив, хотя и грозит земле
страшным натиском, все
равно отступает назад. Так и ты, Антипатр,
положи предел сво-
ему возбуждению, останови руку, не
делай ее служанкой ярости.
Верх совершенной добродетели в том,
чтобы с руками вместе
любомудрствовал бы и язык. Если в
тебе нет сил сдержать его,
тогда влеки свой дух к бесчинствам,
раз уж захотелось тебе лаять
по-собачьи. Так же и море в своей
ярости не идет дальше пенис-
тых волн.
V. ЭГИР ПЛАТАНУ
Злые, друг
мой, завелись у нас соседи — журавли. Не на
жизнь, а на смерть дерутся они за
поле. Уже с родителями наши-
ми не было у них мира, а после них
и с нами не кончают они
войны. Часто мы приносили им начатки
урожая, даже часть поля
выделили им, как посвящение богу.
Но, видимо, не благоволят
они к дарам. Из-за них все мы снялись
с места. Легче обрабаты-
вать скалы, чем жить на равнине и
холмах во власти свирепых
журавлей.
XV. АТАЛАНТА КОРИННЕ
Я видела,
Коринна, Авгея в палестре. Этого зрелища не опи-
сать словами и не изобразить рукою
живописца. Был крепок и
статен этот юноша. Грудь у него волосата,
очи — как у газели;
взгляд не мрачен от гнева и не влажен
от изнеженности, но му-
жественен и кроток. Цвет его тела
ни бел до женственности, ни
смугл до черноты. Волосы — в меру
густые и волнистые, подобны
морю в час покоя, когда, смирив дикое
неистовство волн, оно ла-
скает прилежащую землю ровным течением.
На щеках его не иг-
рает румянец, как у женщин и бледность
не лишает их красоты.
Нос изогнут очень величественно, и
обличает мастерство худож-
ника.[2] Масло,
стекая с него, сверкало, как солнце, и блеском сияю-
щих лучей озаряло палестру. Душа болит
у меня, Коринна, и горь-
кую муку терплю я. Женщинам ведь стыдно
рассказывать о любов-
ном томлении.
XIX. ДИОГЕН ХРИСУ
Ты сторож
своих богатств, а не господин их. Такой приговор
вынести о тебе заставляют твои повадки.
Ни в чем хорошем не-
честивые души не могут участвовать.
Зарой в землю и стереги
свое золото, несчастный, ибо не принадлежит,
а лишь вверено оно
тебе. Ты хочешь быть подобен фригийцу
Мидасу [3] и, голодая, бо-
гатеешь, как бы вися в золотой петле.
XX. ХЛОАЗОН МИКОНУ
Вчера, Микон,
я послал груши своей милой. Она же, получив
подарки, встала, отложила в сторону
уток и пряжу, и начала раз-
давать груши поросятам, а посланца
отослала прочь как нежелан-
ного ей вестника. Горько плачу я.
Жесток и несправедлив к нам
Эрот, заставляя любить недостойную
девицу. Слепы они — и судь-
ба и эроты, ибо эроты необдуманно
и как попало распределяют
горести, судьба же — блага жизни.
XXI. ПЕРИКЛ РОДОПЕ
Неблагозвучна
твоя песнь, не усладу, а печаль несет она любов-
никам. Не сладостно твое пение, похоже
оно скорее на трагедию.
И плачут от обиды любовники. Вместо
неги, твои песни учат их
целомудрию, мелодия не увлекает их.
Смилуйся, ради богов, над
нами, недовольными. Не на флейтистку,
а на плакальщицу похожа
ты в кругу любовников. Все мы залепим
уши воском, если не обор-
вешьты эту мелодию. Мы слушаем сирен
[4] охотнее, чем плачущих
муз.
XXXIV. ФЕМИСТОКЛ ХРИСИППУ
Слушай, Хрисипп,
какую прекрасную басню я расскажу тебе,
ведь и в басне воздана честь благоразумию.
Как-то раз
к Зевсу пришли птицы, и просили Олимпийца по-
ставить им начальника. Анархия тяготила
птиц, и не было у них
начальства — сего великого блага,
отчего царил у них страшней-
ший беспорядок. Зевс внял им, желание
их сбылось, и просители
получили дивный дар. Дар этот был
царское достоинство. Чтобы
получить его, Зевс велел птицам лететь
к болотам и источникам
и смыть в них свою грязь. Воде поручил
проверить, какая птица
должна стать вожаком. Зевс ведь чтил
красоту. Птицы, омывшись,
опять слетелись к Зевсу, и каждая
стала пред ним являть свою
красу. Галка тем временем, боясь показаться
дурнушкой, поддела-
ла свой природный убор и чужой красотой
захотела прикрыть свое
безобразие. Но сова разоблачила ее
и показала, что красота у галки
ненастоящая. Заметив у галки свое
перо, сова вытащила его, а за
ней и другие птицы стали делать с
галкой то же. И галка снова
превратилась в галку.
Басня эта,
Хрисипп, истинна как вещий сон, научая великому
благоразумию. И мы, люди, похожи на
галку, своего ничего здесь
не имеем, но, пока живем, на краткий
миг приукрашиваем себя
поддельной красотой, после смерти
же отнимается у нас то, что не
наше. Поэтому брось заботу об имуществе
своем и о плоти, а окру-
жи попечением бессмертную душу, ибо
она невидима, и нетленна.
А все наши внешние блага смертны и
преходящи.
XXXVIII. ТЕТТИГОН ОРТИГОНУ
Что натворил
ты, разнесчастный? И одежда на тебе уже не та,
и куропаток растерял ты. Все это от
вина. Вином Одиссей, гово-
рят, выколол глаз Киклопу.[5]
Посмей только теперь не собрать
всех птиц, и я сам с тобой брошусь
в бездну. В живых оставить рас-
пущенного сына тяжело, но еще тяжелей
для отца приготовить
сыну могилу прежде себя.
XXXIX. ФЕТИДА АНАКСАРХУ
Любить и Фетиду
и Галатею ты не можешь. Страсть ведь не
раскалывается пополам, эроты не разделяются,
и ты не вынес бы
двух эротов. Землю не могут греть
два солнца, и одна душа не
стерпит двойного пламени любви.
XL. СОКРАТ ПЛАТОНУ
Никто не наносит
обид нам, мы сами бываем неправы. Человек
своей волей обижает себя. И мы властны
избирать доблесть или
порок. У тебя отнял поле Эонид? Что
же! Беда коснулась лишь
посторонних вещей, душе же твоей он
не нанес бесчестия. Филипп
разоряет тебя, подделывая твою печать?
И в этом также нет ни-
чего обидного для тебя, ведь вещи,
которые можно приобрести, не
наши. Твоего сына сгубили варвары?
Но и это еще не самое ужас-
ное. Ребенок твой не был бессмертен.
Еще не так давно его вообще
не было у тебя. Затем он появился
на свет, а теперь снова его нет,
как тогда, когда он еще не рождался.
Итак, люди бывают обидчи-
ками, но не обиженными. Потому и восхищаюсь
я гомеровским Ки-
клопом,[6] который
говорит, что Никто его обидел, и этим словом
«никто» пастух утверждает истину.
L. КАЛАМОН СПИРОНУ
Если захотел
ты быть земледельцем, то забудь о треволнениях
политики. Но если любишь риторов,
судилища и помосты, то уби-
райся ты к ворону, старик, бросивший
кирку и мечтающий о трост-
нике и хартии! Земледельцы не пускают
в свою среду сикофантов [7]
и тех, кто громко орет: «Граждане
судьи!»
LI. РОДОКЛЕЯ ГИПСИПИЛЕ
Вчера ночью
я проходила через Пирей [8] и видела, как твой лю-
бовник шел с Хрисиппой, и путь им
освещал мальчик с факелом.
Их вела подружка — старуха Абротонон.
Она шла впереди, и ког-
да я заговорила с ней, то мальчик
потушил факел. Так подстроил
твой любовник, чтобы темнотой прикрыть
свой поступок. Не верь
теперь ни льстивым словам, ни клятвам
его. Что бы ни говорил
он — будет лишь хитрое лукавство.
LXI. СОСТРАТ ЛИСИСТРАТУ
Удивительные
и нескончаемые наши советы напоминают тебе
ткацкий станок [9] Пенелопы.
Ну что же, давай, примемся теперь за
басню,[10] может
быть, в ней мои слова коснутся твоего разумения.
Стояла знойная
пора; в свежей зелени дерев прыгала и гром-
ко пела цикада, услаждаясь собственной
песней. А муравей тем
временем был там, где жнецы, сновал
около гумна и прятал в нед-
рах земли для себя пищу. Пришло время,
и солнце покинуло север-
ные страны, минула осень, и зима надвинулась
на землю. Море за-
было о тишине, мореплаватели укрылись
в спасительных гаванях,
земледелец вернулся к своему очагу,
а муравей открыл в расщели-
нах земли свои запасы пищи, накопленной
трудами. К нему приш-
ла цикада, прося уделить ей от этих
сокровищ. Но он громко рас-
хохотался и отогнал певунью от своих
дверей, коря ее за лень и на-
поминая, как она пела летом. Итак,
голод получила она за песни,
он — пищу за свои труды.
Про тебя,
Лисистрат, сложена эта басня. Лентяй ты, и жалок
больше, чем тот, кто болен лихорадкой.
Ты тунеядец вдвойне.
Брось, милый, лениться. Позоришь ты
свой природный дар, когда
с такой телесной силой и с таким здоровьем
не желаешь учиться
труду.
LXXXIII. АНФИН — АМПЕЛИНУ
Вот уже настала
пора для сбора винограда, и гроздья налились
сладким вином. Усердней охраняй теперь
главную дорогу, на по-
мощь возьми себе критского пса, потому
что руки путников не
знают удержу и всегда готовы нанести
обиду поту, пролитому зем-
ледельцами.
LXXXIV. ХРИСИППА — СОСИПАТРУ
Сосипатр,
ты не попался в любовные сети, полюбив Анфусу.
Полюбить девушку красивую — знак рассудительного
взора. Не
стони от того, что пленен ты красотой.
Награда заставит забыть
труды. Лить слезы любви приятно. Печаль
эта смешана с наслажде-
нием, и эроты, огорчая, радуют. Неодинаковые
страсти вытканы
на поясе Афродиты.
LXXXV. ПЛАТОН — ДИОНИСИЮ
Если хочешь
пересилить свое горе, то пойди, поброди среди
могил и найдешь исцеление от муки,
так как увидишь, что даже
у самых счастливых людей от их надменности
не осталось ничего,
кроме праха.
_________________________________________________________________________________
КОММЕНТАРИИ
Феофилакт Симокатта
(первая половина VII в.)
Феофилакт
Симокатта, уроженец Египта, - один из талантливых предста-
вителей того риторического направления
в литературе, которое развивала с
V в. риторская школа Газы и которое
достигло наивысшего расцвета во время
Фотия (IX в.). Феофилакт дал великолепные
образцы популярных жанров
риторики - рассказов о чудесном ("О
непонятных явлениях в природе") и
вымышленных писем ("Письма нравоучительные,
сельские, любовные"). Пер-
вое из этих сочинений написано в форме
диалога двух персонажей (Антисфена
и Поликрата), которые обсуждают традиционные
для античной риторики темы,
хорошо знакомые нам по "Рассказам
о животных" Элиана, например: "Почему
на аттический мед не садятся пчелы?",
"Почему вороны нс поют веснон?"
Эти рассказы о необыкновенном в природе
пользовались большим успехом и
не раз перерабатывались в средние
века. Не менее популярны были и его
"Письма". Феофилакт продолжает традицию
созданного второй софистикой
жанра фиктивного литературного письма.
Эпистолярная литература как худо-
жественный жанр служила формой воссоздания
этического портрета личности
и разделялась во второй софистике
на письма философские (т. е. приписыва-
емые знаменитым философам), любовные
(письма Филострата, Аристенета),
письма рыбаков, крестьян, параситов
(Алкифрон, Элиан). Феофилакт объеди-
няет в своем сборнике письма трех
родов: нравоучительные, сельские и лю-
бовные и располагает их по триадам,
включающим по одному письму каждого
рода. Имена авторов и адресатов он
заимствует из реальной истории (Перикл,
Плотин, Платон, Сократ и др.), из
мифологии (Аталанта, Фетида), из художе-
ственной литературы (Абротон — персонаж
комедии, Коридон - персонаж буко-
лики) или создает этимологически.
Так, например, в сельских письмах мы встре-
чаем такие имена, как Теттигон (от
теттис — цикада), Ортигон (от ортикс -
перепел), Ампелин (от ампелос — виноградная
лоза), Анфин (от анфос - цве-
ток). Письма нравоучительные строятся
по обычным предписаниям практиче-
ской морали — осуждение скупости,
проповедь стойкости и т.д. В двух подоб-
ного рода письмах мы находим пересказ
басен. Сельские письма близки к бу-
колике и письмам Алкифрона с их идеализацией
жизни, далекой от политики,
заполненной заботами о пастбище и
пашне. В любовных письмах звучат отго-
лоски комедии и приводятся любопытные
описания внешности. Язык писем
украшен пышным орнаментом сравнений
и красочных деталей. Средние века
ценили эпистолярный сборник Феофилакта
как лучшее средство выработки
стиля. В XVI в. письма были переведены
на латинский язык Коперником и
изданы в Кракове в 1509 г.
Меньшей популярностью
пользовалась его "История" в 8-ми книгах, опи-
сывающая правление Маврикия (582 -
602 гг.)
1. Пан - божество пастбищ и
лесов.
2. Текст в рукописи испорчен.
3. Мидас - миф. царь фригийцев,
с именем которого связано несколько легенд. Одна из
них рисует образ скупца, который,
когда ему было предложено просить у Диониса все,
что угодно, попросил, чтобы все, к
чему он прикоснется, превращалось в золото. Исполнение
этого желания принесло Мидасу страшное
несчастье, лишив его возможности вкушать пищу,
которая превращалась от его прикосновения
в золото.
4. Сирены - сказ. обитательницы
морского острова, чарующее пение которых влечет к себе
всех, кто их слышит.
5. См. "Одиссея" IX, 345-390.
6. ...отмстил бы
Я за обиду, какую
Никто, злоковарный разбойник,
Здесь мне нанес.
("Одиссея" IX, 459-461. Перев. В.
Жуковского).
7. Сикофанты - доносчики.
8. Пирей - морской порт, пригород
Афин.
9. "Одиссея" II, 88-110.
10. Этот сюжет сохранился в
прозаическом басенном сборнике "Ромул", составленном в IV-V вв.
(см. в кн. Федр, Бабрий. Басни. М.:
Изд-во АН СССР, 1962. С.86, 220).
Воспроизведено по изданию: Памятники
византийской литературы IV - IX вв./ Отв. ред.: Фрейберг Л.А. - М.,1968.
- С. 244-249.
Перевод Т.А. Миллер